Не будет золота — начнутся убийства

Как пытаются выжить жители поселка под Читой, незаконно добывая золото в заброшенных шахтах.

В поселке городского типа Вершино-Дарасунский в Забайкальском крае золото добывают уже полтора века. В советское время на здешних рудниках трудились заключенные и военнопленные японцы, а после распада СССР Вершино-Дарасунский постигла участь большинства российских моногородов: почти все шахты закрылись, их работников уволили, люди начали уезжать. Многие из тех, кто остался, включая подростков и бюджетников, теперь зарабатывают тем, что незаконно проникают в закрытые шахты и проводят там дни и недели, пытаясь добыть золото. Кто-то из копателей богатеет, кто-то — погибает в шахтах, кого-то сажают в тюрьму или штрафуют. Спецкор «Медузы» Даниил Туровский отправился в Вершино-Дарасунский и изучил, как современный частный золотой промысел возникает в попытках сбежать от бедности и разрухи.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Дети под землей

Иногда после школы пятнадцатилетний Владимир выходит в березовую рощу и по тропинке доходит до холма, на котором стоит недостроенная водонапорная башня. Оттуда открывается вид на весь поселок Вершино-Дарасунский, и там хорошо думается о будущем. На башне оранжевым баллончиком выведены две надписи: «Делай бомбы, а не секс» и «АУЕ».

Как и многие поселковые подростки, Владимир проводит почти все свободное время пытаясь добывать золото в закрытых шахтах. Первый раз он попал туда, когда ему было 12, — его взяли в свою бригаду отец и старший брат. Мальчик воспринимал это как что-то обычное — вроде помощи в огороде. Нужно было таскать тяжелые мешки с продуктами для рабочих на сотни метров вниз, а после — поднимать на поверхность еще более тяжелые мешки с песком, в котором могло найтись золото. Первое время у Владимира сильно болела спина, но потом он привык. А когда ему исполнилось 15 лет, начал ходить в шахты сам — уже без старших, с друзьями и одноклассниками.

«Я не хочу всем этим заниматься, но нужно помогать семье, — рассказывает Владимир, долговязый подросток в майке с веселым принтом. — Каждый раз, когда спускаюсь, думаю о том, что могу погибнуть. Еще чаще — о том, что сесть за все это можно. Потому что работать там без взрывчатки невозможно. А если поймают со взрывчаткой, то точно дадут статью по терроризму, которая, наверное, лет на 15».

Больше всего Владимир волнуется, что попадет под рейд забайкальского ФСБ — они в Вершино-Дарасунском случаются раз в несколько месяцев. Местные правоохранители не обращают на копателей никакого внимания — одна из основных самодельных штолен находится в 150 метрах от полицейского участка.

В целях безопасности Владимир и его одноклассники носят с собой в шахты приборы для замера уровня метана. «Можно потравиться, и газ этот не всегда замечаешь, — объясняет подросток. — Поэтому никто не ходит в одиночку. Если вдохнешь сильно, то начинаются галлюцинации, рвота, онемение тела». Школьники уверены, что лучше ходить в шахты со взрослыми, которые хорошо знают все тоннели и выходы, но чаще спускаются без них — чтобы не делить заработок. «Деньги нужны в основном на развлечения, — уточняет Владимир. — Что нужно каждому подростку? Ну алкоголь в первую очередь. И чтобы в Читу было на что съездить и там погулять».

Чаще всего Владимир и его друзья спускаются под землю (здесь это обозначают глаголом «уходить») сразу после школы — чтобы вылезти к началу занятий на следующий день. «Ребята часто засыпают прямо на уроках, потому что ночи проводят в шахтах, — рассказывает учительница школы, в которой учатся подростки. — Один, самый беспокойный, как стал спускаться, очень изменился: стал спокойным и будто быстро повзрослел. Я их прошу только, чтобы они были осторожны и надевали каски».

Здание поселковой школы в Вершино-Дарасунском, апрель 2018 года
Антон Климов для «Медузы»

Иногда школьники уходят и на целые выходные — так им удается заработать по 10 тысяч рублей на каждого. «Мы ходим на пару дней, но знаем человека, который сидит внизу уже месяц, — рассказывает Владимир. — Это означает, что он нашел очень хорошее место и, наверное, сильно разбогатеет, поднимет несколько миллионов».

Другого досуга в Вершино-Дарасунском, в котором сейчас живет около 4 тысяч человек, особенно нет. Когда подростки не спускаются в шахты, они бродят по поселку, сидят с пивом у военного мемориала или в подъезде. Сбежать от этой унылой действительности, как рассказывает Владимир, немного помогает интернет — особенно бесплатное кино и видеоблогеры, а еще Навальный, который раздражает друзей только тем, что поддерживает ЛГБТ. «Голубые береты по всей стране нам не нужны!» — говорит Владимир. «Но ты сам скоро будешь голубым беретом!» — смеется его одноклассник.

Владимир действительно хочет стать спецназовцем ВДВ — когда ему исполнится 18, он собирается поскорее уйти в армию. Подросток считает, что готов служить в спецвойсках — потому что ходил в шахты и дрался на поселковых «стрелках» с копателями из других районов. У его одноклассника те же планы: он в шутку говорит, что уехать из Вершино-Дарасунского легче всего двумя способами — пойти в армию или сесть в тюрьму. 

«В России сейчас основная перспектива — быть военным, — размышляет он. — Квартиру дадут, будет стабильность. Но в ФСБ идти не хочется, только в войска. Мы следили за Донбассом, но поехали бы туда только по приказу, но не наемниками. Это же ехать на смерть, ехать наемником — как террористом идти. Я хочу работать на государство, чтобы не было постоянно ощущения, что тебя схватят дома ночью».

По словам учительницы из школы, где учатся подростки, многие из них готовы спускаться как можно глубже, пробивая необследованные места взрывчаткой, — чтобы повторить успех других копателей и купить на заработанное автомобили и дома. «Никто здесь не хочет, чтобы все это закончилось, потому что не будет золота — начнутся убийства, — поясняет она. — Из-за шахт тут более-менее стабильность и все заняты». С ней согласен и житель поселка, сын которого проводит в шахтах по 20 дней в месяц. «Если завалят окончательно, будет голод, как в 1990-х, будут, как и тогда, похищать собак и есть их, — говорит он. — У меня тогда три овчарки пропало».

Учительница и сама пыталась добывать. Вместе с директором школы они отправились на заброшенную фабрику, где в советское время перерабатывали руду, спустились в подвал и набрали там четыре мешка песка, в котором после очистки нашлось несколько граммов желтого металла. «Каторжники, ссыльные, китайцы, мы — все десятилетиями тут ищут фарт, кто-то находит, кто-то погибает, тоже хотелось попробовать, — рассуждает она. — Золото всем здесь принадлежит, это наша земля, не понимаю, почему его добычу кто-то может ограничивать или за нее наказывать».

Около поселковой школы
Антон Климов для «Медузы»

Один из сохранившихся домов «Квартала»
Антон Климов для «Медузы»

Въезд в центральную часть Вершино-Дарасунского
Антон Климов для «Медузы»

ГЛАВА ВТОРАЯ

Поселок термитов

Ежедневно в шахты под Вершино-Дарасунским самостоятельно спускаются около ста жителей поселка. Объединившись в бригады по четыре-пять человек, они «уходят» на пару недель; многие проводят под землей еще больше. С собой они несут тяжелые рюкзаки, чтобы на глубине оборудовать себе жилье — сбить из дерева койки, поставить телевизоры с DVD-проигрывателями, обустроить кухню с чайником и электроплиткой.

Выходят копатели из шахт обычно ранним утром. В разных частях поселка можно увидеть вылезающих из небольших лазов мужчин в касках, с рюкзаками и фонарями. На поверхности они часто одеваются так же, как на глубине, — ходят по поселку в камуфляже, с перчатками, торчащими из карманов. У некоторых в огородах стоят самодельные мельницы — чтобы перемалывать найденную руду.

У разных копателей — разные стратегии. Одни спускаются с самодельными «дробилками» искать новые жилы. Другие, как учительница и директор школы, набирают мешки с «вторяками» — золотосодержащим песком от предыдущих работ. Третьи отправляются в самые труднодоступные лазы по веревке, отбивают ломом или «дробилкой» руду, собирают ее и почти сразу же выбираются.

Успешные бригады огораживают под землей «рыбные» участки: ставят решетки, двери, вешают замки. «Бывает, идешь туда, где обычно добывал материал, но в тоннеле внезапно дверь, — рассказывает один из копателей. — Стучишь в нее. Там спрашивают: кто? Называешься. Отвечают, что сейчас спросят у главного. Ну и не возвращаются. Значит — нельзя».

Каждый житель Вершино-Дарасунского знает (и мечтает повторить) историю двухлетней давности. Тогда четверо двадцатилетних мужчин забрались под землю на неделю и нашли золота на 22 миллиона рублей. Те, кому везет, как им, вкладывают деньги в квартиры в Чите и дорогие автомобили; строят особняки на Коммунистической улице в самом поселке — и продолжают или сами добывать золото, или курировать бригады. Практически никто, даже разбогатев, из Вершино-Дарасунского не уезжает.

Несмотря на разруху и внешнюю бедность, по дорогам поселка иногда проезжают джипы Lexus GX 460 (от 3,5 миллиона рублей), Infinity GX70 (от 2,5 миллиона рублей), Hummer H2 (от 2 миллионов рублей). В последнее время, когда в шахты стало уходить все больше людей, взлетели цены и на дома: самый простой может стоить миллион рублей, другие — в пять раз больше. Как говорят в поселке, видишь деревянный забор — «человек бухает», кирпичный — «копает».

Карта закрытых и работающих шахт Вершино-Дарасунского
Картографические данные © 2018 Google, Digital Globe

В региональной прессе Вершино-Дарасунский называют «поселком термитов». По его территории действительно разбросаны десятки самодельных лазов и входов в шахты; один из них находится прямо в огороде на одном из частных участков. Некоторым штольням больше ста лет.

В 2000-х, когда из-за закрытия шахт без работы остались около двух тысяч человек (половина населения Вершино-Дарасунского), люди, чтобы выжить, начали добывать золото самостоятельно — вернувшись к тому, чем занимались их прадеды полторы сотни лет назад. «Для дарасунцев ходить под землю за золотом — это обыденность, ну, не знаю, с чем сравнить, это как городским цветок в клумбе сорвать, — объясняет один из копателей. — Тут и дети знают, как добывают золото. Золотосодержащий песок просеиваешь водой, собираешь песчинки алюминиевой чашкой, обжигаешь „азоткой“».

«Люди, которые обычно были пьяные, неряшливые, без всего, теперь, когда начали ходить, купили неплохую одежду, в домах делают ремонт, покупают тачки, — рассказывает местный житель Максим Арсентьев. — Это здорово. Но если власти перестанут закрывать на это глаза, то у людей исчезнет последняя надежда».

Компания, охраняющая рудники в Вершино-Дарасунском, оценивала потери от деятельности копателей в полтонны золота в год — это примерно 750 миллионов рублей в сегодняшних ценах. Источник в руководстве действующей шахты сказал «Медузе», что под землей остается больше 150 тонн золота, хотя точных цифр никто не знает, а разведка запасов не ведется. Врио главы Забайкалья Наталья Жданова два года назад говорила о необходимости закона о вольноприносительстве — в 2003 году такой закон даже приняли в парламенте, но Владимир Путин его не подписал и отправил на доработку.

В 2017 году Минприроды предлагало разрешить индивидуальную добычу золота на Колыме, а уже в этом марте представитель Забайкалья в Совете Федерации предлагал ввести в регионе патенты на добычу золота — но пока все эти инициативы не получили продолжения. По факту все копатели Вершино-Дарасунского находятся вне закона: добыча золота частниками запрещена в России с 1954 года; обычно копатели отделываются административными штрафами за незаконное проникновение в шахты, потому что уголовная ответственность наступает только при ущербе около 1,5 миллиона рублей — это целый килограмм золота по ценам скупщиков, редкий улов.

Для борьбы с копателями власти почти каждый год засыпают незаконные входы в шахты. Несколько раз их засыпали с людьми внутри, — впрочем, обходилось без жертв: золотодобытчики просто находили другие лазы, чтобы выйти на поверхность. В 2016 году дошло до открытого конфликта. Когда руководство действующей шахты «Юго-Западная» попыталось завалить незаконные ходы, десятки копателей выстроились около штолен с ломами и пилами. На помощь выехала служба судебных приставов, но дарасунцы повалили деревья на пути к поселку и разложили шипы на дороге. Тогда в поселок вызвали ОМОН.

Только после этого шахты удалось завалить. На следующий день их откопали — на это потребовалось полтора-два часа.

Вид на Вершино-Дарасунский, в центре — заброшенное здание ДК
Антон Климов для «Медузы»

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

«Котелки» и японцы

Дарасунский рудник — один из старейших в России: хотя экспедиции в поисках золотых и серебряных залежей начались еще при Иване III, нашли их только в XVIII веке — и как раз в Забайкалье. В середине XIX века в Вершино-Дарасунский (на бурятском: «хорошая вода, дар земли») устремились золотоискатели и поехали каторжные рабочие; с 1861 года оператором рудника стал предприниматель Михаил Бутин. Тогда же здесь появились первые несанкционированные старатели. Их называли «хищниками».

«Хищники» добывали золото самостоятельно и продавали его скупщикам. Бутин создал отдел по поиску преступников и выставил на шахтах охрану — но группы по три-четыре человека все равно забирались в разрезы и выносили руду. Так они будут работать и через 150 лет, в конце 2010-х.

Уже в XX веке вокруг Вершино-Дарасунского (до Читы отсюда — час по грунтовке и еще три по трассе) открыли еще несколько богатых месторождений. В 1929 году советская власть построила комбинат «Дарасунзолото», после чего разработки стали вести на большей глубине. Золота становилось все больше, людей в поселке — тоже. Шахта «Юго-Западная» спускалась под землю почти на километр; если совсем точно — на 874 метра. 

В середине 1930-х, вспоминал один из инженеров горного института, приехавший в поселок из Москвы, основным транспортом здесь были верблюды. Грузовые автомобили появились тут только ближе к концу десятилетия, тогда же начали строить узкоколейку, но с началом войны рельсы сняли и отправили на нужды фронта. Добыча продолжала идти своим чередом — вслед за комбинатом в Вершино-Дарасунском построили одну из первых в СССР фабрик по переработке руды.

В 1948 году в поселке появилось подразделение ГУЛАГа — Дарасунское лагерное отделение: бараки, колючая проволока на заборе, вышки с вооруженной охраной. Лагерь просуществовал до смерти Сталина — заключенные работали в шахтах и строили новые, возводили здания в поселке. Всего их было около 1200 человек. Судя по всему, в основном — без высшего образования: более образованных отправляли в лагерь в Балей, где функционировала «шарашка». На сайте управления ФСИН по Забайкальскому краю сообщается, что в те годы в регионе «была создана мощная производительная база для проведения форсированной индустриализации страны».

Еще в одном лагере в Вершино-Дарасунском держали бывших солдат Квантунской армии — военнопленных японцев (всего их в местах заключения в Читинской области было более 60 тысяч). В поселок, как писал один из жителей Вершино-Дарасунского, чьи воспоминания хранятся в местном музее, их привели пешком. Они тоже трудились на здешних фабриках и шахтах. «Помню, три японца работали в кузнице, четыре в электромонтажном цехе, четыре — в литейном, — писал мужчина. — Бригады из японцев работали в шахте. Один из них сшивал ремни для станков. Местные жители их жалели и подкармливали. Я носил им картошку, хлеб и молоко. Я работал в здании, где была печка, японцы заходили ко мне погреться. Общаясь с ними, я выучил две песенки на японском. Из них умерло 125 человек. Вначале трупы сжигали, потом начали хоронить. Увезли всех отсюда в 1950 году». «Японцы из шахт умирали, — вспоминал другой житель. — И их сжигали! Дети собирались вокруг костров посмотреть. Но когда у трупов начинали гореть мышцы — они ворочались в костре. Ребятня после этого, насмотревшись, ночами кричала. После этого, видимо, решили не сжигать, а хоронить».

После 1953 года тем заключенным Дарасунского лагеря, кому оставалось сидеть меньше пяти лет, предложили остаться в поселке — они могли отбывать срок, работая в шахтах, но при этом перевезти семью и построить себе дом. Работники шахт теперь каждое воскресенье играли друг с другом в футбол на новом спортивном стадионе. Среди оставшихся было несколько ссыльных поволжских немцев — их здесь называли «котелками», видимо из-за головных уборов. Один из «котелков» позже, в 1970-х, стал самым популярным парикмахером Вершино-Дарасунского.

На месте захоронений японцев вскоре построили несколько десятков одноэтажных домов — этот район в поселке и сейчас называют «Зоной»; его жители рассказывали, что находили в своих погребах кости. Когда в середине 2000-х в поселок приехала делегация из Японии, чтобы установить мемориал погибшим, местные власти указали им другое место — холм с кладбищем: никто не хотел признаваться, что на братской могиле построили жилые дома.

Площадь, где находился лагерь, пустует и сейчас. Рядом с ней находится сгоревший в 1990-е двухэтажный ДК, построенный заключенными, — сейчас подростки ходят туда выпивать и заниматься сексом. «Ничего не знаю про ГУЛАГ, нет у нас информации об этом, — говорит смотритель местного музея истории поселка и сразу начинает волноваться. — Либерал, что ли? Плохое только нужно?»

В послесталинские годы Вершино-Дарасунский продолжал расти. На окраине поселка даже действовал аэропорт, откуда небольшие самолеты дважды в день летали до Читы. Одна из смотрительниц местного музея утверждает, что тогда шахтеры могли позволить себе добираться до Читы, чтобы там сходить поужинать. «Такая была страна!» — добавляет она, вспоминая поселковый ресторан «Чайка», где она больше всего любила компот из сухофруктов и картофельное пюре.

Один из районов поселка — «Квартал»
Антон Климов для «Медузы»

Вход в одну из штолен
Антон Климов для «Медузы»

Антон Климов для «Медузы»

Сейчас от всего этого остались руины, стоящие среди сгоревших или брошенных домов. За последние тридцать лет население Вершино-Дарасунского уменьшилось в два с половиной раза, а сам поселок стал одним из трехсот умирающих российских моногородов. Из шести шахт, которые, по сути, были здешними градообразующими предприятиями, работает только одна — «Юго-Западная», да и то с перебоями. Средняя зарплата, когда ее выплачивают, составляет 10–20 тысяч рублей в месяц, но большинство местных жителей не работает нигде, перебиваясь случайными халтурами или походами в шахты. Единственные постройки, появившиеся в поселке в последние годы, — церковь и изолятор временного содержания.

В разных частях Дарасуна стоят избушки, которые называют «водокачками». Там в течение нескольких часов в день с перерывом на обед можно купить питьевую воду — по 2 рубля за 20 литров. В каждой «водокачке» стоит емкость с водой, к которой подсоединен шланг, как на автозаправке. За ним следит человек, который нажимает кнопку включения воды. Около окошка лежит обрезанное горлышко пластиковой бутылки — для оплаты монетами.

Вокруг Вершино-Дарасунского — гористая тайга; некоторые дома стоят прямо на обрыве. Большинство здешних жилых зданий — одноэтажные деревянные постройки без водопровода и канализации; из десяти многоквартирных панелек сейчас заселены только две. Жители поселка делят его на районы: помимо «Зоны» тут есть «Квартал», с ударением на первый слог, — это где панельные дома; «Санта-Барбара» — двухэтажные дома рядом с администрацией рудника, обшитые, по слухам, финским сайдингом; «Англия» — здание, где находятся одновременно котельная и морг. Когда дует сильный ветер, в поселке часто отключается электричество: линии электропередачи хлипкие и могут упасть. Ночью света здесь нет вовсе, а по улицам бегают стаи бродячих собак.

Системный администратор

Кафе «Максимум» в Вершино-Дарасунском называют просто — «Банька». Находится оно рядом с разрушенным ДК, и каждый вечер там включают цветомузыку и танцевальные ремиксы на шансон и эстраду. «Банька» — один из основных центров притяжения поселка.

Однажды вечером в начале апреля в кафе зашел Сергей — мужчина в камуфляже с широкой и пьяной улыбкой, только-только выбравшийся из шахты. Как всегда, он купил двухлитровую пластиковую бутылку джин-тоника и сообщил: «Это самый натуральный продукт с самым настоящим черешневым соком!» По словам Сергея, за день после выхода из шахты он уже выпил пять бутылок водки и немного пива. Теперь пришло время джина.

— Я прихожу сюда выпить, когда ***** [плохо]. Знаешь почему? Ты женат? Дети есть? Вот. У меня есть. Два ребенка. И жена — ***** [продажная женщина], — Сергей ударил кулаком по столу, но попал в лужицу пролитого джина. — Не понимает меня Надюшенька.

— Почему? — спросил корреспондент «Медузы».

<span