Бриллиант у каждого свой

Его дед Андре Хамер, уже произносившийся Амер, тоже гранил алмазы. Его отец Бернар гранил их в свою очередь. Что оставалось делать Эрику? Только стать знаменитым гранильщиком.

Он работает сейчас для всех главных часовых и ювелирных марок. У него титул "Лучший рабочий Франции" — почетное звание не хуже нашего Трудового Красного Знамени, а его мастерской, расположенной в 9-м округе Парижа, присвоено звание Entreprise du Patrimoine Vivant — нечто вроде "живое историческое наследие".

— Знак вашего Societe E. Hamers украшен двумя флажками — французским и голландским.

— Мои дальние предки — голландцы, а я все-таки типичный француз, даже по-английски говорю кое-как. Так что не знаю уж, достоинство это или недостаток, но мы работаем так, как всегда работали гранильщики во Франции. Я руковожу еще двумя такими же предприятиями: одно — в бельгийском Анверсе, другое — в Тель-Авиве, но это — самое французское. Сейчас каждая мастерская в мире имеет собственную специализацию: огранка камня, калибраж, гравировка, невидимая насадка. Мы же способны сделать все и с таким качеством и точностью, которые всегда отличали французских ювелиров. В мире такого все меньше и меньше.

— Что же особенного во французских ювелирах?

— Точность, например. Вы приехали из страны, где давно говорили по-французски, и вы, должно быть, знаете, что французский — язык удивительно точный. Недаром он был языком дипломатии. Русско-японский мирный договор был заключен на французском языке. Бисмарк в 1871 году подписывал договор с побежденной Францией на французском, а не на немецком языке. Когда я занимаюсь с молодым рабочим, чтобы сделать из него мастера, я, кроме всего прочего, прошу его читать тексты французских классиков, чтобы он ясно понимал, что я от него хочу, чтобы я мог с ним говорить и объяснять, чтобы он сам обрел дар понимания и выражения себя. Ведь он будет работать для разных марок — Piaget, Van Cleef & Arpels, Cartier и Montblanc,— и у каждого из этих замечательных клиентов есть свои особенности и тонкости. Когда я граню бриллиант для Chanel, я делаю это особым образом, стараясь сделать камень более воздушным, прозрачным. Когда меня попросили сделать бриллиант в виде звезды Montblanc, я должен был передать поэтику горного хрусталя в этой алмазной форме. Нельзя гранить для всех одинаково. Бриллиант у каждого свой. Мы должны об этом задуматься, пока наше ремесло не исчезло окончательно.

— Почему вы считаете, что ему угрожает исчезновение?

— Потому что во Франции правительство только делает вид, что заботится об искусствах и ремеслах, а на самом деле каждый день убивает нас налогами, ограничениями, дурацкими законами. Мне самому приходится обучать новых мастеров, потому что они не появятся по приказу министра. Я думаю, что я последний, кто это делает во Франции, но знаете ли вы, сколько на это нужно времени? Моего директора мастерской я готовил 12 лет. 12 лет каждый день! Мне бы хотелось, чтобы все понимали, с какой человеческой ценностью они имеют дело. Но это не каждому дано понять. В последнее время все меньше профессионалов стоит у руля больших ювелирных и модных домов. Командные посты занимают менеджеры, которые умеют только считать деньги. Их интересуют не красота вещи, а цифры. Многие уже за это наказаны. Взгляните, например, что произошло с ювелирным производством De Beers. Они всемогущи, у них бюджет больше, чем у иных государств. Полно денег, лучшие алмазы — и что же? Где результат, я вас спрашиваю?

— Вы занимаетесь вашим ремеслом с детства, вам проще судить, наверное.

— Наша семья гранит камни с 1640 года. Когда мои предки перебрались во Францию, прадед купил эти помещения. Я их сохранил, и у меня сейчас самая большая гранильная мастерская страны, хотя у меня только восемь рабочих. У моего прадеда в Версале в 1918 году было сто рабочих на фабрике. А после биржевого краха в 1930-м у моего деда осталось только двое.

— Какие работы чаще всего выполняет ваша мастерская?

— Во-первых, огранка необработанного камня или старого камня, однажды уже подвергнувшегося обработке: либо он поврежден, либо просто слишком велик. Теперь не носят таких больших камней, как в старые времена, когда бриллиант размером с пробку от графина не был редкостью. Тогда старались сохранить максимум веса, и камни были слишком крупными для настоящей игры света.

Теперь мы хотим иметь камни легче и воздушнее, направить больше света внутрь. И во-вторых, калибраж — адаптация камня к тому произведению, которое делает ювелир. Если он задумал колье, я должен выбрать негоцианта, который поставит нужные алмазы. Я знаю, кто может это сделать, у кого какие камни, какого цвета и чистоты. И я найду их, обработаю и сделаю так, чтобы они лучше всего вошли в произведение. И еще мы освоили гравировку. Первыми во Франции мы стали применять для этого лазер. Когда Van Cleef & Arpels совершенствовали свою невидимую насадку — mystery setting,— они попросил еще и найти способ помечать их камни. Всего за семь месяцев мы изобрели технологию и стали ставить на бриллианты их логотип. Мы можем делать настоящие большие гравюры. Я могу хоть фото воспроизвести на бриллианте. Вот на что способно настоящее французское ателье, несмотря на все то, что делает против нас правительство.

— Вы жалуетесь, но отнюдь не выглядите пессимистом.

— Мой прадед работал при Луи-Филиппе на фабриках еще семейного типа. Мой дед знал комфортный капитализм 1930-х. Мой отец был представителем ремесленников времен де Голля, великолепного, славного поколения, которое гордилось своим искусством и не замечало, что в Израиле, России, Индии строятся гранильные фабрики, которые отнимут у французов работу. У меня было перед ними большое преимущество: я не знал ничего, кроме кризиса, мне все время приходилось драться, и драться я умею.