Леонид Салмин: К онтологии ювелирной вещи.

Статья посвящена теоретической проблематике ювелирного дизайна и представляет опыт разработки некоторых содержательных тем и взаимосвязей, принципиально важных для построения онтологии ювелирной вещи. Речь идет, прежде всего, о таких контекстах бытования ювелирной вещи, как язык и пространство. Рассматриваются связи морфологии и символизма ювелирной вещи с морфологическими и семантическими структурами вербального языка и архитектуры, намечается типология форм ювелирного пространства.

Автор: Салмин Леонид Юрьевич
Кандидат искусствоведения, профессор кафедры графического дизайна, дизайнер, культуролог, член Союза дизайнеров России.
ФГБОУ ВО "Уральский государственный архитектурно-художественный университет", Екатеринбург, Россия
УДК: 739.2
ББК: 85.125

Когда дизайнер берется проектировать стул, он, в конце концов, проектирует стул. И даже «развеществляя» собственное сознание, то есть, обращая косную предметность в живой процесс и возводя морфологическую задачу на уровень воплощения «функции сидения», он все же проектирует стул. Во-первых, потому что у него есть собственный опыт пользования стульями, во-вторых, ему в теоретической форме доступно обобщение опыта всех тех, кто когда-либо пользовался и пользуется стульями. Наконец, именно стул нужен заказчику, именно идею стула заказчик отразил в договоре и техническом задании на проектирование. Можно сказать, что в этом случае у дизайнера есть вполне внятная картина бытия вещи, ее онтология, описывающая как бытие объекта, так и бытие понятия. А кроме того, есть проектно-методологическая матрица, задающая сценарии жизни вещи вне пространства творчества дизайнера. Благодаря этому дизайнер в большинстве случаев способен спроектировать стул, который может быть не только технологически воплощен в материале, но и успешно использован затем любым человеком по его прямому назначению – для сидения.

В отличие от ситуации проектирования стула дизайн ювелирной вещи испытывает явный дефицит онтологических представлений. Что есть ювелирная вещь? Каково ее бытие как продукта профессиональной деятельности, как воплощения социально-культурной функции или эстетической ценности? Какова жизнь ювелирной вещи как надматериального сгустка духовно-творческого опыта?.. И что имеет в виду заказчик ювелирного проекта, когда, пожимая плечами и загадочно вздыхая, возводит глаза к небу?..

Невозможно понять затруднения дизайнера, возникающие при попытках разработки ювелирной вещи, не обладая внятным пониманием ее бытия и не имея ее развернутой онтологии.

1. Ювелирная вещь в зеркале языка

Преподнося сюрприз 
суммой своих углов
вещь выпадает из
миропорядка слов… 
Иосиф Бродский «Натюрморт»

1.1. Общее имя ювелирных вещей

…Вот этому условные названья, 
Тогда как подлинные имена тому 
Заключены в отсутствии названий. 
Лао Цзы

Первая строка Евангелия от Иоанна дает несравненно твердый образец начала онтологического дискурса. «В начале было Слово» – это утверждение есть не что иное, как признание Логоса в качестве опорной точки любого бытийного пространства, любой онтологической конструкции. Невозможно не согласиться со Святым апостолом в том, что именно бытие слова определяет бытие вещи и пространства – никак не наоборот.

Много лет, будучи издателем и главным редактором российского ювелирного журнала «Platinum», я постоянно сталкиваюсь с мелкой, но весьма красноречивой лингвистической трудностью: в русском языке корень «ювелир» содержится в прилагательном «ювелирный» («ювелирное», «ювелирная» и т.д.) и образует всего лишь два наиболее употребительных существительных, имеющих предметное (а не качественное, как, например, в слове «ювелирность») содержание. Первое – «ювелир», полностью совпадающее с корнем и означающее профессию мастера, работающего над созданием украшений. Второе – «ювелирка», служащее фамильярно-небрежным обозначением любой ювелирной продукции и любых объектов работы ювелира. Разумеется, при описании драгоценных продуктов деятельности мастеров-ювелиров или целых ювелирных производств мы весьма ограничены в использовании существительного «ювелирка», несущего значение если и не уничижительное, то, во всяком случае, явно снижающее обычный в таком случае пафос. Приходится подыскивать иные, более значимые существительные («драгоценности», «произведения», «украшения», «продукты», «изделия» и т. п.), снабжая их прилагательным «ювелирный». Таким образом, выходит, что ювелирные артефакты, представляющие собой, как правило, вполне материальные вещи, практически не обозначены в русском языке собственным именем, указывающим на их общую родовую принадлежность.

В европейских же языках ситуация иная – изделия, производимые художественно-ремесленными, либо промышленными методами, именуются одним словом: jewellery  по-английски, либо (в усеченном американском варианте)  jewelry; gioielli  по-итальянски; joyeria  по-испански; bijouterie  по-французски.

В отличие от русского прилагательного «ювелирный» семантическое поле этих существительных, как бы завершенное само в себе, покрывает и разнообразные ювелирные вещи, и их свойства, и черты их родового единства. Лишь немецкий язык со свойственной ему педантичностью различает семантически более широкое schmuck (украшение) и конкретизированное schmucksachen (драгоценности).

Думается, что в контексте темы ювелирного дизайна это, внешне как будто несущественное, филологическое наблюдение, имеет достаточно глубокий смысл. Наличие в языке существительного, обозначающего ювелирные вещи как обобщенную предметную категорию, свидетельствует о том, как именно зафиксировано в сознании носителей языка и в их культуре соответствующее представление.

Наличие в западных языках самостоятельного существительного говорит об отношении к ювелирному предмету как к вполне материальному средоточию определенных черт, свойств, качеств, как к элементу родового предметного множества, как к реальному продукту человеческой деятельности. Осязаемость, материальность феноменов, обобщаемых словами jewelry для американца или bijouterie для француза, имеют принципиальное значение в определении связи между человеком и ювелирным предметом. Существительное утверждает реальность существования ювелирного предмета, его телесность и локализованность в конкретных пространственных границах. Существительное – свидетельство объективации сознанием феномена ювелирной вещи.

Отсутствие в русском языке аналога приведенным западно-язычным существительным наводит на размышления о характере соответствующего представления о ювелирном предмете. Отсутствие имени существительного словно бы говорит о том, что носитель языка не настаивает на объективном существовании того, что рождает на свет деятельность ювелира. Имеющее место в русском языке смещение акцентов в область прилагательных свидетельствует о перевесе человеческих представлений в сторону идей, качеств, свойств, особенностей, т. е. в сторону отношений и направленностей, но не самих вещей, оно отражает субъективацию сознанием феномена ювелирной вещи. И, стало быть, материальная конечность, физическая оформленность, телесность ювелирной вещи в нашей культуре имеет значение, ощутимо иное, нежели в западных культурах.

Не будучи филологом, я не могу делать из этого языкового факта однозначных выводов, но, понимая, как тесно связаны между собой язык, сфера представлений и мир вещей, может высказать некоторые гипотезы. Полагаю, что западное называние и русское умолчание обобщающего имени всех ювелирных вещей есть принципиальный момент различия европейской и русской культур в их отношении к ювелирному предмету. Если условный европеец понимает ювелирную вещь как объект, как самостоятельный, отчуждаемый (как от творца, так и от владельца) материальный продукт, то условный русский понимает ее как зеркало субъективного образа, как экран, на который спроецирован уникальный индивидуально-творческий духовный опыт создателя или обладателя. Наличие и отсутствие имени существительного указывают на противоположные полюса понимания ювелирной вещи как порождения специальной человеческой деятельности.

1.2. Имя и бытие ювелирной вещи

Говоря об имени как о способе объективации вещи и как об условии ее бытия, будет вполне уместно вспомнить великого русского философа Николая Бердяева. В одном из последних своих сочинений «Опыт эсхатологической метафизики. Творчество и объективация» он противополагает плод творческого процесса и объективированный продукт деятельности именно по критерию отношения к творцу, к его субъективному Я.

«Подлинная творческая новизна совершается в экзистенциальном времени, во времени необъективированном, т. е. по вертикали, а не по горизонтали. Но творческие акты, совершающиеся по вертикали, проектируются на плоскости и воспринимаются как совершенные в историческом времени. Так метаистория входит в историю. Но то же происходит уже в жизни природы. Творческие акты в глубине, которые несут с собой новизну, проецированные на плоскости как передвижение точек, обозначающих эти творческие акты, воспринимаются как детерминированная эволюция, как объективный природный процесс. Но, как уже было сказано, эволюция есть не источник новизны, а последствие, результат. Эволюция принадлежит плану объективации. В обращении к будущему нельзя ставить задачу эволюции, а можно ставить лишь задачу творчества» [1].

Важно целиком привести эту обширную цитату, поскольку она проясняет смысл специфически русского умолчания общего имени всех ювелирных вещей. Мы обнаруживаем явную связь между доминирующей вертикальностью пространства, в котором происходят акты творчества (в том числе ювелирного) и феноменологией ювелирной вещи в нашем российском контексте. В русскоязычной культуре ювелирные вещи часто замещаются понятием «драгоценности» (что стоит прочувствовать через этимологическое разъятие слова на части – «дорогие ценности»). То есть они изначально мыслятся и ювелиром, и его заказчиком именно как символически воплощенные в редких дорогих материалах ценности – прежде всего, духовного свойства.

Словами, либо их отсутствием, русский язык свидетельствует о том, что сами ювелирные вещи воспринимаются не как объективированные продукты деятельности мастера-профессионала, а как собственно ценности, ставшие результатом личной, предельно субъективированной «вертикальной» коммуникации земного творца с Творцом небесным. Очевидно, что происходящее и производящееся в персональном акте творчества имеет глубоко интимный характер. Его неизречимость, отсутствие подходящих для этого слов вполне понятны. Имя Высшего не принято поминать всуе. А потому ювелирные вещи в «вертикальном» измерении их бытия, как символические выражения Высшего, просто не имеют в русском языке общего имени. Русский язык как бы заведомо сакрализует всякое ювелирное творение, пусть даже не самое ладное, обозначая его красноречивой безымянностью. Высокое ценностное позиционирование ювелирной вещи в русскоязычной культуре существует как бы «по умолчанию». Воистину «молчание – золото».

Возможно, одна из главных причин отсутствия общего русскоязычного имени ювелирных вещей заключается и в том, что российская ювелирная культура все-таки существенно моложе европейской. Язык попросту не успел освоить и поименовать явления, еще не получившие достаточно широкого бытования. Не успев в достаточной степени развиться художественно и технологически, не успев войти в широкий социальный контекст, русская ювелирная культура сохранила весь набор особенностей, присущих не только доиндустриальным, но, пожалуй, даже доремесленным отношениям человека с ювелирными вещами.

Конечно, было бы несправедливо думать, что только в русской культуре бытие ювелирной вещи традиционно связано с высокими ценностями духовного порядка. Пластический, художественный язык западного ювелирного искусства также достаточно часто заставляет размышлять о предметно-символическом выражении высоких духовных содержаний. Как и в русской ювелирной культуре, многие аспекты европейского и американского ювелирного формообразования уходят корнями в область традиций религиозно-культовой символики (от архаики и язычества до современного христианства). Как и в русской культурной традиции, семантика многих ювелирных вещей Старого и Нового света связана с социально-иерархическими различиями в обществе, с культурными ролями обладателей этих вещей, с их отношением к эзотерическим знаниям и сакральным смыслам.

В семиотико-культурном понимании западная ювелирная вещь не менее (а нередко и более) многопланова, чем наша отечественная, и, наряду со всем прочим, зачастую так же полна теологических и космологических значений. А потому, обращая внимание на специфически русский вариант отражения мира ювелирных вещей в структурах языка, мы преследуем цель не столько указать на внешние несходства разнокультурных ювелирных артефактов, сколько отметить онтологические различия между ними. Ведь онтологически вещь есть то, как мы ее называем. Имя вещи определяет ее бытие. И если имя имеет форму многозначительного молчания, то вещь имеет форму сакральной пустоты. В данном случае имеется в виду та значащая, оформленная пустота, которая составляет главную суть ювелирной вещи, и которая в русскоязычной культуре почти всегда заполняется понятием «драгоценности». Именно этим определяется особенная, почти мифологическая роль ювелира и смысл ювелирного творчества в русской культуре. Именно из этого происходит почти повсеместно «высокий» характер отношений между русским человеком и ювелирной вещью. Далее мы еще вернемся к рассуждениям о «значащей пустоте» в связи с темой ювелирного пространства.

Вознамерившись хотя бы в самых предварительных соображениях наметить в этом тексте онтологию ювелирной вещи, мы не можем не затрагивать ее разнообразные лингвистические проекции. Ведь весь комплекс особенностей ювелирной вещи, определяющих ее феномен, складывается и оформляется именно в языке. И дело не только в огромной важности того, какими словами называется отдельная ювелирная вещь или весь род ювелирных вещей. Уже отмечалось, что всякая подлинная вещь сама есть языковое явление – явление невербального языка, явление вещания без слов. С одной стороны, ювелирная вещь издревле находится в тесных отношениях со словом. Слово может называть ее, давать ей имя, вводя ее в пространство существования. Но и сама ювелирная вещь может быть носителем слова, когда она содержит, наимер, какую-либо надпись, девиз или нечто подобное. И тогда уже она дает слову существовать. С другой стороны, в своей пластической целостности, в единстве невербальных художественно-выразительных элементов она может быть понята семиотически – как текст. И здесь уже возникает тема не столько отражения ювелирной вещи в зеркале языка, сколько, напротив, – отражения языка в структуре ювелирной вещи.

2. Ювелирная вещь и слово

2.1    Структурно-морфологические подобия, архаический синкретизм вещи и слова

Ювелирная вещь связана со словом множеством прочных связей. Уже сама морфология ювелирного произведения подобна морфологии языка. Разбирая морфологический состав слова, мы выделяем значимые функциональные элементы его структуры, которые в конкретном упорядоченном сочетании определяют слово как целое и потому являются условием существования его значения. Подобным образом, анализируя форму ювелирной вещи, мы также производим условное разъятие ее на взаимосвязанные, но все же самостоятельные части. Аналогично тому, как в лингвистической морфологии составляющие слóва имеют названия (приставка, корень, суффикс, окончание), определяющие их иерархическую и функциональную роль, в морфологии ювелирной вещи структурные элементы формы также имеют устоявшиеся названия (например, «каст» и «шинка» у кольца или «швенза» и «подвес» у серьги).

Разумеется, сама по себе аналогия между лингвистической морфологией и морфологией вещи достаточно стара, и мы обращаемся к ней здесь, главным образом, потому, что в предметном мире именно ювелирные вещи, как никакие другие, сохранили максимальное структурное подобие словам. Несмотря на многотысячелетнюю историю развития, морфология ювелирных вещей не претерпела таких резких изменений, какие произошли со многими другими вещами. Здесь аналогия форм слова и вещи оказывается полезной для понимания консервативной природы ювелирного формообразования. Обратимся к трем главным генетическим детерминантам структуры языка: пространству, телу и времени. Очевидно, что наиболее устойчивой вербальной областью являются слова, относящиеся к телу. Это и понятно, поскольку само по себе человеческое тело морфологически устойчиво на протяжении уже многих тысяч лет. Быстрые морфологические изменения, воспринимаемые и отражаемые человеком в языке, происходят в окружающей его среде – в пространстве и времени. Однако некоторая часть предметного мира (в первую очередь – ювелирные вещи) настолько близка к телу человека и настолько связана с ним морфологически (антропометрически, эргономически, символически, экологически и т. д.), что тысячелетиями сохраняет предельный консерватизм формообразования.

Размышляя о связи ювелирной вещи и слова в исторической ретроспективе, нужно отметить, что архаическим и древним культурам не было свойственно так жестко и однозначно разделять мир вещей и мир слов, как это происходит в наши дни. Вербальная речь была повсеместно переплетена с речью невербальной, смыслообразующими элементами которой становились не слова, а вещи. Функция вещей, как и функция слов, была несравненно выше и ответственнее, чем ныне. Сознание наших далеких предков еще не отделяло материальных элементов окружения от нематериальных. Идея, миф, слово были такими же реальными составляющими жизни, как костюм, оружие или само человеческое тело. Вещь и слово синкретически сосуществовали в культуре, которая еще не произвела смысловых и ценностно-иерархических разграничений между областью плотных элементов этого мира и областью «тонких материй». Телесно постижимые, воспринимаемые зрением и осязанием вещи пребывали в общем символическом пространстве с воспринимаемыми на слух словами, с выражаемыми в речи мыслями и сверхчувственно улавливаемыми образами и идеями. Материальность, телесность мыслей и идей была обратной стороной идеальности, надматериальности вещей.

Похоже, что искусство творения ювелирных предметов, имеющее необычайно долгую историю, доныне сохраняет память о древних временах нераздельности слова и вещи.

Важнейший функциональный смысл, генетически роднящий ювелирную вещь и слово – это запечатление. Когда мы говорим о том, что слово есть средство запечатления мысли, мы вряд ли задумываемся над глубинным значением глагола «запечатлеть». Между тем, его этимология ясно указывает на процесс впечатывания, вдавливания в некий податливый материал определенного образа. Речь идет о процессе, в котором всегда есть печать и отпечаток. Печать, матрица (обратим внимание на этимологическое родство со словом «мать») воплощает в себе исходное материальное (материнское) начало образа, его твердую фиксацию.

Отпечаток – родовое наследование формы, дочернее тело, транслирующее материнский первообраз в пространстве и времени. Подобно тому как слово, рожденное мыслью и сошедшее с языка, проходит родовую цепочку превращений от улавливаемой ухом звуковой вибрации до воспринимаемого глазом типографического оттиска, ювелирная вещь выступает продуктом и инструментом, дитем и родителем в протяженной последовательности запечатлений, берущих начало от человеческого тела.

Древнейший тип ювелирной вещи – печать. Именно печать, позволившая воплотить конкретный телесный жест в форме уникального знака-отпечатка, веками служила маленьким драгоценным символом индивидуальной человеческой идентичности. Известно великое множество дошедших до нас античных колец, представляющих собой мастерски выполненные печатки, с помощью которых их обладатели могли делать рельефные оттиски в пластичных материалах, использовавшихся для запечатывания различных бумаг, документов, посланий и т. п.

Задолго до революции, произведенной в культуре запечатления слова Иоганном Гуттенбергом, европейцы использовали кольцо-печатку (эту надеваемую на палец рельефную матрицу) для фиксации всевозможных наполненных значениями образов. Можно сказать, что первопечатники – прямые наследники ювелиров, от которых они получили не только идею рельефной печати, но даже рецептуры сплавов для отливки литер. Словолитня и ювелирное литье схожи между собой как технологически, так и по смыслу: и в том, и в другом случае происходит телесное запечатление неких праматеринских сущностей: мыслей, идей, ценностей. При этом идеям, мыслям и словам как бы возвращается их архаическая материальность.

2.2. Ювелирная вещь как материальная форма совершенного языка

Один из самых глубоких культурологов и семиотиков современности Умберто Эко посвятил целое исследование истории поисков и попыток создания совершенного языка в европейской культуре – от мифологического языка Адама до Эсперанто [2]. Предполагаем, что разбирая отношения ювелирной вещи и слова, нельзя уйти от мысли, что история ювелирного искусства – это в значительной степени тоже история поиска совершенного языка, но только в формах вполне материальных творений. Разумеется, ювелирная вещь может быть понята как семиотическая структура, как языковое явление уже на том основании, что ее можно описать морфологически, расчленив на составляющие элементы и связи и интерпретировав их, соответственно, как знаки и их синтаксические отношения. Однако в контексте разговора о совершенном языке ювелирная вещь должна быть понята не просто как статичный знаковый комплекс, как текст, а как полноценная форма невербального дискурса – этического, эстетического, художественного. Тут очевидно просматривается целый отдельный предмет размышлений об идеально-ценностных мотивах ювелирного творения и его продукта в контексте задачи разворачивания онтологии драгоценности. Этот предмет мы, впрочем, не станем развивать прямо здесь, в ограниченных рамках статьи, ибо он требует самостоятельного, достаточно глубокого и подробного рассмотрения. Лишь обозначим важный, с нашей точки зрения, смысловой вектор, оставив на будущее возможность полноценного, детального рассуждения.

3. Пространство ювелирной вещи

…Вещь не стоит.
И не движется.
Это – бред.
Вещь есть пространство,
вне коего вещи нет…

Иосиф Бродский «Натюрморт»

Вполне привычно говорить о пространстве применительно к архитектуре или крупным предметным формам. Категория пространства – один из главных онтологических ключей к пониманию архитектурного произведения или продукта дизайна. Пространство есть первое условие бытия архитектуры или вещей в их связи с космосом, с человеком, с телом планеты, друг с другом.

Размышляя о пространстве города, архитектурного ансамбля, предмета обстановки интерьера, мы разумеем под этим отношения плотного тела здания или вещи с окружающей пустотой, а точнее – с воздушной материей, которая также имеет свою форму, ограниченную этими самыми зданиями или вещами. Замечательный специалист по поэтике архитектурного пространства, тонкий знаток исторической и художественной иконографии Санкт-Петербурга Григорий Каганов в книге «Санкт-Петербург: образы пространства» [3] называет пространство города «воздушным телом», отмечая, что оно есть не всепоглощающая безграничная пустота, а, скорее, звучащий, наполненный значением промежуток между плотными каменными телами архитектурных сооружений. Пространство он трактует как осмысленно ограниченную, оформленную, а главное – исторически устойчивую пустоту. Последнее чрезвычайно важно: плотные элементы городской среды – отдельные здания, ограды, деревья и тому подобное – со временем изменяются. Что-то исчезает, замещается новым. Подобным образом в ходе жизни человека происходит обновление клеток его тела: притом что плотная материя тела со временем заменяется новой, оно сохраняет, в общем, свою природную форму. Проницаемое воздушное тело города, его пространство – самый устойчивый, самый долгоживущий элемент его среды. Это определяет и место пространства в иерархии человеческого восприятия.

3.1.    Архитектоника ювелирной вещи

Если в отношении архитектуры пространство понимается нами как вполне очевидное объемлющее условие ее бытия, то что же происходит с пространством как с онтологической категорией, когда перед нами не архитектурное сооружение, не автомобиль, не предмет мебели и даже не настольная безделушка, а ювелирная вещь? Подчиняется ли миниатюрное тело ювелирной вещи тем же законам пространственного существования, что и архитектура?

Полагаем, и да, и нет.

Да, если иметь в виду, что ювелирные вещи – продукты пластической деятельности, и они, так же, как архитектурные объемы или разнообразные малые формы (мебель, предметы интерьера, бытовые приборы и т.п.), существуют в окружении воздушной среды. Да, если понимать, что своими очертаниями, линиями, поверхностями, границами своих плотных тел ювелирные вещи оформляют воздушное тело ювелирного пространства.

И в то же время – нет, если улавливать масштабные и архитектонические различия между возведенными на земле архитектурными сооружениями и украшающими человеческое тело ювелирными вещами.

Архитектура и многочисленные сосуществующие с ней формы предметного окружения прочно привязаны к телу земли. Здания расположены в ландшафте, в пространстве города, вещи – в интерьерах, во внутренних архитектурных пространствах; все они подчинены законам гравитационного мира. Ощупываем ли мы взглядом гармоничное тело античного здания или устремляемся ввысь, под ажурные своды готического собора, упираем ли взор в основание древней каменной пирамиды или взмываем глазами в небо, отражающееся в фантомно-призрачной поверхности современного небоскреба, – повсюду мы неизменно читаем архитектоническое изложение закона всемирного тяготения.

Всеобщая история развития архитектурных форм повествует о вечной борьбе человека с гравитацией, о преодолении земного тяготения. Архитектура организует отношения между землей и небом, между твердым, трудно преодолимым телом планеты и легко проницаемой воздушной средой. При этом обычное место живого человека – между Землей и небом, рядом с архитектурой или внутри нее, в пространстве города, в атмосфере улицы, площади, двора, в воздушном коконе интерьера. Но никак не в земле! Нахождение внут